Анна Бакшаева по образованию историк, уже после окончания Томского государственного университета она отучилась на вечернем отделении Детской художественной школы № 1 у Петра Гавриленко, которого считает своим единственным учителем.

Впервые работы художницы появились на выставке в 2013 году, это были живописные произведения с применением техники коллажа, в которых чувствовалось сильное увлечение авангардом. Сегодня Анна работает как живописец и график, занимается видео-артом, создает объекты и книги художника.
Поговорила с Анной о роли учителя в ее становлении, о том, как рождаются идеи произведений и какое значение в этом процессе имеет историческое образование. Как не ограничивать себя в методах и средствах. И как пройти путь от ретушера фотографий на кладбище до художника со своей мастерской и узнаваемым стилем. А также о любви и восхищении Казимиром Малевичем.

— Расскажи о том, как ты оказалась в современном искусстве.

— А я действительно в нём оказалась?)))) Если да, то не знаю. У меня никогда не было ни цели, ни желания стать художником. К Петру Павловичу (Петр Гавриленко — художник, классик томского авангарда — прим. автора) я шла научиться «для себя». И даже мысли не возникало, что когда-нибудь вдруг буду участвовать в выставках. Всё как-то сложилось само собой.

— Какую роль играет в твоем творчестве историческое образование?

— Думаю, что более значимую роль сыграло школьное образование, а именно: три последних года в гуманитарном классе. Для меня лично основными являлись «история» и «литература». И вот по истории у нас были две прекрасные учительницы, как раз окончившие истфак (сейчас — факультет исторических и политических наук ТГУ — прим. ред.). Они придумывали нам всякие интересные штуки. Например, ты мог прийти на экзамен и сдавать его в обычном порядке — по вопросам в билете, или мог выбрать экспериментальный тип. Как можешь догадаться, именно его я и выбирала. Тогда чисто из любопытства. А вот ценность этого оценила значительно позже. Они действительно учили нас размышлять, сравнивать, искать общее и частное и т. д. Сам истфак скорее дополнил. Помню, первое, что нам сказали: «Вся история мифологизирована», т. е. ничему вот просто так верить не стоит. Надо проверять, искать, учиться критически мыслить, допускать разные точки зрения и т. п. Что касается литературы, то, когда ты занимаешься постоянно анализом текстов, разбираешь там всё по крупинкам, ищешь какие-то символы и метафоры, то это тоже создает особый образ мысли. Так что, полагаю, не случайно мои картинкам присущ некоторый символизм. И ещё своё влияние оказала весёлая студенческая жизнь, с её шалостями и приключениями, круг общения. Я думаю, что и Летов появляется у меня периодически именно потому, что тогда мы слушали «Русское поле экспериментов» вместо колыбельной перед сном, и вот так он впитался в меня. У нас был «камин-Вениамин» (так студенты называли свой обогреватель — прим. ред.), так что работа «Вениамин Коробочкин» откуда-то оттуда. На скучных лекциях рисовала на полях какие-то глазки, которые тоже спустя много лет вдруг возникли и разрослись. Видимо, сначала твой мозг набирает разной информации, долго её переваривает и потом выдаёт в разных вариациях.

— И все-таки отразилось ли это на темах, с которыми ты работаешь?

— Ты тут, наверно, намекаешь на «Матрёшек»? Ну да, я когда-то заявила, что это связано. Пока это был триптих, и они выступали как символ русской женщины в разные временные периоды. Но потом их стало больше, и моя интерпретация тоже изменилась. Так, в последней можно увидеть маленьких матрешек — матроса и Аврору, но эта работа не про революцию 1917 года. Мне вот как раз кажется, что многие художники-не историки больше интересуются историей и используют её в своём творчестве, например, археологические образы. Вот если когда-нибудь, вдруг, не дай бог, я нарисую Боярыню Морозову, тогда — да.

— Нет, я скорее про «Гражданскую войну».

— Ах, это! Опять же и да, и нет… Тут всё непросто — много разных наслоений. Начнём с того, что, готовясь к уроку в школе, я прочитала в журнале «Родина» публикацию на данную тему. Она меня сильно потрясла. И как оказалось дальше — в самой её истории всё очень запутано. Честно говоря, хотелось скорее забыть и надеяться, что никогда не придётся сдавать её ни на каком экзамене. Но так не получилось… Уже позднее, я как-то неожиданно для себя прочитала «Дни Турбиных» и «Белую гвардию», они меня тоже сильно зацепили. И вот под этим неким «очарованием» от белого движения я долго жила: смотрела всякие фильмы, спектакли, читала мемуары. А потом прошло и это. Вдруг захотелось разобраться кто прав, кто виноват, где истина и такие ли уж белые — «белые»? Пришлось возвращаться к этой запутанности… Если совсем по-простому, то нас учили, что одни нападают — другие защищаются, агрессор равно враг. А кто тут враг?.. Получается, что никто или все одновременно. Никто не победил. Все «хороши». Нет «белых» и «пушистых». Есть гибель миллионов человек. Надо быть уж совсем бесчувственным, чтобы оставаться равнодушным к такому. Не могу сказать, что вывод меня порадовал, скорее уж очень сильно наоборот. И, думаю, что тогда мне было с этим как-то невыносимо жить, нужно было куда-то выплеснуть. Поэтому и возникла работа на эту тему. Не могу сказать, что вопрос эмоционально закрыт. Но и возвращаться туда больше не хочется. Потому что получается, что ты сам себя тыкаешь палкой по больному месту. Хватит.

— Расскажи немного про студию Петра Павловича Гавриленко. Как ты, собственно, в ней оказалась и чему он тебя научил?

— Это такая немножко длинная и странная история. Когда-то давно я работала на кладбище, занималась ретушью фотографий для памятников. Как правило, они были очень плохого качества, и как я ни старалась их улучшить в фотошопе, ничего не получалось. Тогда пришла мысль, что вот если бы я умела рисовать — это бы мне помогло. Узнала, что в детской художке есть вечерние курсы для взрослых и пошла туда. Попала в класс, который вёл О. Н. Арутюнов. Несколько месяцев мы рисовали акварелью несчастный апельсин и ещё какую-то ерунду. Потом он ушёл из школы, и нам предложили пойти к другим преподавателям. Так я оказалась в группе у Петра Павловича. И тут случилось страшное))) Очень быстро стало понятно, что рисовать гипсовые головы карандашом мне совершенно не нравится, хотя я шла именно за этим. Постановочные натюрморты для акварели тоже не радовали. Зато композиция — это как любовь с первого взгляда. Давалось какое-то задание, тема и ты должен был сам что-то придумать. Потом эскиз утверждался, и мы самостоятельно дома, чаще всего гуашью, его рисовали. И когда художка вдруг закончилась, я подумала — а как же дальше? Узнала, что у Петра Павловича есть студия масляной живописи и решила, что мне туда непременно надо. Помню, очень сильно боялась, что он берёт только отличников, а я ну так себе… Но взял!

— Он меня всему научил! Ну, то есть всё, что я знаю и умею в технике «холст, масло» — это Петр Павлович. Ещё помню, он сказал однажды: «Художников из вас я может и не выращу, но хороших зрителей постараюсь». Ходить на выставки, смотреть живьём и в альбомах. «Ползать как муха по холсту», как «кроха сын к отцу пришёл и спросила кроха — папа, это хорошо?» — так я приходила к Петру Павловичу и спрашивала про какую-то картину или художника, и всегда получала ответ с объяснениями почему это так.

— У тебя есть своя мастерская, но ты периодически ходишь на занятия в студию к Петру Павловичу. Почему?

— Да уже и не хожу. Мы теперь модные — у нас консультации в Telegram)) Всё просто — мне нужно было время, чтобы окончательно привыкнуть к самостоятельной работе. Тут надо сказать, что Петр Павлович — не только талантливейший художник и педагог, но и просто невероятный человек, с огромными запасами терпения, деликатности и чувства юмора. На занятиях он создаёт такую атмосферу, что каким бы ты не пришёл, уходишь счастливым. Как сказала одна студийка: «Я прихожу сюда как на терапию». Ну и ученики, за некоторым исключением, подбираются такие же классные и интересные, т. е. это свой маленький особый круг общения. Так что я, на самом деле, немного скучаю. Впрочем, всегда можно прийти в гости.

— Как художник ты работаешь во многих медиа. Это и видео, и живопись, и объекты. Расскажи, почему так происходит?

— Потому что хочется попробовать что-то такое, чего я ещё не делала. Причём мне совершенно не важно, что подобное делал кто-то до меня сотни раз. Я же не делала. Это, наверное, можно сравнить с тем, как ребёнок познает жизнь: научившись ползать — он учится ходить. Вот и я такой же ребёнок в искусстве: немного научившись красить, решила попробовать другое. Плюс в жизни мы ограничены самыми разными вещами, которые от нас не зависят. Но в творчестве только ты сам себе определяешь какие-то рамки. И вот зачем себя ограничивать одной живописью? И ещё я смотрю на разных других художников, которые работают в разных техниках, и думаю «Вау! Могут же люди».

— В чём тебе наиболее легко выразить свои идеи? В какой форме?

— Это зависит от конкретной идеи. Основной формой для меня является живопись, но случается так, что ты не можешь/не знаешь/не умеешь выразить мысль на холсте. Тогда обращаешься к другим методам. Или сразу вместе с идеей ты точно знаешь, что вот из этого я сделаю книжку, например.

— Ты склонна, как мне кажется, к экспериментам. Расскажи о том, как ты оказалась в «Лаборатории нового искусства», про участие в перцептивных сессиях и что они тебе дали как художнику.

 — Уже не вспомню, где именно, наверно, это был какой-то фестиваль — увидела «Лабораторию» в действии. Там ещё Аксинья (Аксинья Сарычева — томская художница — прим. ред.) рисовала. Всё это происходило в каком-то полумраке. Выглядело таинственно и непонятно. Но при этом мне внезапно захотелось попробовать. Потом увидела в соцсетях, что они набирают ещё людей и пришла. Это была возможность попробовать что-то новое, немного отступить в сторонку от живописи. Понять для себя: способна ли я вообще вот на такое спонтанное коллективное действо. Однажды попробовала не рисовать, а говорить. Сейчас вот подумалось, что было бы интересно всех поменять местами — делать то, чего они не умеют.

— Есть ли какие-то ключевые работы, которые бы ты выделила на данном этапе?

— Нету. Выделишь одни — другие обидятся)) Ключевым, мне кажется, можно считать что-то из последнего. Ну, потому что если ты сделал это именно сейчас, то оно и является для тебя важным в данный момент, а завтра — это будет что-то иное.
Хотя, пользуясь случаем, скажу, что есть у меня серия работ с ангелами, которых обычно обходят вниманием. Мне кажется, это не заслуженно, потому что из всего мною содеянного они, пожалуй, самые добрые.

— Я уже знаю, что во многом твой творческий метод состоит из оммажей художникам-авангардистам. Расскажи, чем, собственно, тебя привлекают художники русского авангарда, в том числе и Малевич, к которому у тебя в работах тоже довольно много отсылок.

— Я бы сказала так: мне в принципе в истории русской культуры ближе всего именно то время. Всегда казалось странным почему его называют Серебряным веком. Ну то есть, если мы меряем ценность века исходя из стоимости драгметалла, то он должен быть Платиновым. Что касается изобразительного искусства, то первой любовью были кубизм и кубофутуризм. Когда я в них «наигралась», то как-то постепенно и вполне логично пришла к Малевичу.

— Чем нравится авангард? Да всем. Разве что нет стремления эпатировать. Но есть желание не заниматься академическим искусством, оставить реальность фотографиям, поставить во главу угла идею или концепт, изображать «внутренний мир». Супрематизм Малевич называл высшей формой искусства, потому что такие картины не зависят от реальности и существуют как самостоятельные объекты. Он считал, что пока живописцы изображают окружающий мир, они всего лишь делают копии, но не творят. И я всегда думаю — кто мы такие, чтобы соревноваться с природой? Она всё равно всё делает лучше. В этом смысле выдуманные тобой картинки не посягают на святое и не имеют претензий на что бы то ни было. Ещё, полагаю, что Малевичу удалось создать некую универсальную формулу. Вот если ты знаешь и умеешь применять теорему Пифагора, то можешь решать разные задачи. И здесь при помощи простых геометрических форм можно сделать картинку. Звучит несколько потребительски, но это не так. Максимальная концентрация смысла при минимальном использовании объектов. Наталья Гончарова говорила: «Всё, что до меня — моё». Ну в чём она не права?.. Мои оммажи Малевичу — это ещё и способ выразить ему свои любовь, уважение и восхищение. Его с нами нет уже почти 90 лет, но Он всё ещё есть и живее некоторых живых.

— В 2018 году ты сделала «Самоходную передвижную выставку «0,18». Это тоже своеобразное посвящение Малевичу. Расскажи, как тебе пришла идея отправить Екатерину Пушникову в супрематическом платье по улицам Томска?

— Вообще, сначала я сделала только «чёрный квадрат» в двух экземплярах, и решила подарить их Кате и Петру Павловичу, у них дни рождения как раз рядом. Для значка нужен был какой-то футляр и им стал спичечный коробок. А потом подумалось: «почему бы не сделать много таких знаков?» И сделала. Первоначально они тоже хранились в спичечных коробках. В шкафу висело красное платье в форме трапеции, и я из любопытства прикрепила их туда. Решила, что это выглядит достаточно прекрасно и его нужно выгулять. Вспомнила, что футуристическая выставка называлась «0,10», а знаков получилось 18 и год был 2018-й, не специально, но так сложилось. Отсюда и название «0,18». И футуристы же тоже гуляли по городу в разных интересных видах: Малевич ходил с деревянной ложкой в петлице пиджака, Крученых — с повешенной на шнурке через шею диванной подушечкой. И оставалось самое малое — найти того, кто бы надел это платье и согласился пройтись по городу. Для меня очень важным в данном случае было лицо человека, потому как не каждому такое платье подойдёт. Не знаю, как это объяснить — что-то на уровне ощущений. Проще всего было бы надеть его самой и пойти, но не то. А вот Катя мне подходила идеально. Оставалось узнать готова ли она к такому. Катя согласилась и всё случилось.

— У тебя несколько работ, посвященных томской ГРЭС-2, это и живопись, и видео… Чем тебя привлекла эта индустриальная конструкция?

— Наверное, тем, что я смотрела на неё в окно 5 дней в неделю на протяжении нескольких лет на работе.

Ну и первоначально-то меня привлекла не сама конструкция, а дымы. Они особенно прекрасны на восходе и закате.

— В рамках проекта «Новое поколение художники из Сибири» у тебя была выставка в мастерской. Я знаю, что это был для тебя сложный шаг. Расскажи, не разочаровалась ли ты и что тебе дало присутствие людей в мастерской и общение с ними?

— Точно не разочаровалась. Это был важный и ценный опыт. Проект дал возможность познакомиться лично и пообщаться как с художниками, так и с другими интересными людьми. Не скрою, было приятно, хотя и несколько неожиданно услышать кучу комплиментов. Впрочем, про них надо быстрее забыть, не расслабляться и продолжать что-то делать.

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Не скажу. Не то чтобы я суеверная, но вот заранее не люблю рассказывать. В процессе всё меняется, работа тебя куда-то ведёт, что-то не получается или получается нечто иное, итог может сильно отдалиться от задумки. Так что, могу сказать только одно — работаю.

Впервые интервью было опубликовано в интернет-издании «Томский Обзор»