Анастасия Базарова: «Искусство должно быть с большими нервами связано»

Анастасия Базарова (Иванова) — график и живописец, выпускница Института искусств и культуры ТГУ и магистратуры Педагогического университета. Приехала из Улан-Удэ учится и осталась в Томске. Анастасия активно работала творчески и выставлялась в 2010-х годах. Ее произведения можно было увидеть на выставке-акции «Сжечь нельзя сохранить», областной молодежной выставке «Регион 70» и на многих других выставках.

Сейчас все свое время художница посвящает воспитанию детей, которых у нее с мужем — керамистом Чингизом Базаровым — трое. Осваивает цифровую иллюстрацию и ждет, когда младшей дочери исполниться пять лет, чтобы снова заниматься живописью.

Лукия Мурина поговорила с Анастасией о начале ее пути как художника, образовании и учителях, а также о том, почему художнику важно быть искреннем и почему это так тяжело.

— Когда ты решила стать художником?

— Еще в детстве, наверное, когда в художественную школу ходила. И, кстати, я вот уже тогда смотрела на иллюстрации. Мне они очень нравились. Я их перерисовывала из книжек. С иллюстрацией были связаны многие мои мечты. Художник, мне казалось, тот, который для книжек рисует.

— Как ты оказалась в Томске и почему выбрала Томский госуниверситет?

— Потому что сестра моя здесь училась. И я, можно сказать, приехала к ней.

— Что тебе дало обучение в университете?

— Мне нравится мое образование, мне кажется, оно было неплохим. Мне очень нравится, как Олег Натаныч (Олег Натанович Арутюнов — томский живописец, график, долгие годы преподавал на кафедре ИЗО ТГУ, прим. Авт.) в нас вложился. Он только пришел преподавать в ТГУ. Мы были его первым курсом, и он очень ратовал за нас, очень много сил, эмоций потратил. Олег Натаныч по большей части формировал наши вкусы, он показывал красивую живопись. Это была та самая хорошая начальная художественная подготовка.

— Получается, что Олег Натанович один все 5 лет вас вел?

— Да, он нас курировал. Мы вместе с ним ездили в Красноярск, в университет на мастер-класс по портрету с натуры. Там познакомились со всеми на кафедре. Олег Натаныч привез с собой флешку с нашими учебными работами — показал на кафедре. Обменялись опытом. В Питер он тоже ездил, привозил работы из Академии Художеств — хотел показать нам, как надо рисовать и как действительно классно можно делать.

— Как думаешь, он учил вас быть художниками или академическим основам?

— Академическим.

— А когда ты закончила университет, у тебя не было какого-то разочарования или вообще потерянности? Возникал вопрос: что теперь делать?

— Да, но мне кажется, что эта проблема не только ТГУ, а в принципе всех художественных специальностей. Ты выйдешь (из университета — прим. ред.), и кем ты будешь конкретно работать? Это очень трудно понять с самого начала. И мне, конечно, тоже было непонятно. Как даже зарабатывать на жизнь — это с одной стороны. С другой стороны, также было непонятно, как себя позиционировать в качестве художника: где и как выставляться? Если в советское время использовалась конкретная отработанная схема — был Союз художников, заказы. Или на Западе уже давно есть арт-рынок. У нас в принципе ни того, ни другого, поэтому художники находятся в плавающем состоянии. У меня было такое ощущение тогда.


— И долго это длилось?

— Ну да, довольно долго, до 30 лет. Наверное, было не совсем ясно — ты выставляешься, а кому это нужно? Понимание, кто такой художник приходит со временем. Ты понимаешь, что созрел и чем ты сам хочешь заниматься.

Собственно, вот сейчас я занимаюсь иллюстрацией, и именно здесь я понимаю практическую значимость, если честно. Будучи живописцем и графиком, я так ее и не поняла. Может быть, отчасти поэтому я уже не слишком стремлюсь выставляться. Мне непонятна связь со зрителем, непонятно влияние искусства на общество. С книгой все понятно.

— Я хотела еще про твое второе образование спросить. Ты же поступила в магистратуру Педагогического университета, в мастерскую Сергея Петровича Лазарева. У тебя была дипломная работа, связанная с культурой Бурятии. Повлиял ли на тебя Лазарев, так как он сам работает с темой сибирской архаики и изучает культуру коренных народов Сибири?

— Кажется, не особенно повлиял. Потому что просто с возрастом мне стало самой очень интересна эта тема. В Бурятии в порядке вещей — изучать свой род до какого-то там колена. У меня есть генеалогическое древо, я много знаю про своих предков.

Чисто стилистически, мне кажется, вряд ли я от Сергея Петровича много почерпнула. Конечно, как личность он весьма харизматичный. Но в плане визуальности, мне кажется, вряд ли. У него же определенная система.

— Зачем ты пошла в магистратуру?

— Если честно, я не шла конкретно к преподавателю, я шла, чтобы у меня была мастерская и чтобы продолжить образование. Я могла существовать в этой среде и для меня она была очень комфортной — я могла работать и выставляться

— Это был плодотворный период, ты много работ сделала за время обучения в магистратуре?

— Думаю, да, я много сделала хорошей графики.

— В этой графике мне кажется, есть влияние Сергея Петровича…

— Я тебе скажу, что Арутюнов нам показывал именно академическую школу. Он знакомил нас с Николаем Фешиным, Хоакином Соролью, Корнелиу Баба. А Сергей Петрович показывал сверстников — допустим, графику Насти Гуровой — тех, кто что-то делает именно сейчас. Из молодых, и даже его поколения. Сергей Петрович, как активный член Союза художников, вводил в такую сферу. В этом плане было очень интересно. Обучаясь в ТГУ, мы этого не знали. Лазарев показывал конкретных художников, знакомил с ними. Допустим, благодаря ему в Бурятии я познакомилась с художником Александрой Дугаровой.

— Ну, потому что, у него всегда было в приоритете чтобы студенты, в которых он вкладывается, были художниками и активно участвовали в выставках. Кстати, я тут вспоминала, как мы в 2010-х годах много вместе выставлялись. И это было очень мило, мы были такие молодые, на энтузиазме — выставлялись в торговых центрах, в «Гостиной» у Тамары Рафаиловны и много, где еще. Для тебя этот период что значит?

— Это был период проб. Да, мне было интересно выставляться и, собственно, понимать, кто такой художник и что он делает. Это был очень классный практический опыт

— Можешь вспомнить что-нибудь яркое из того безумного времени?

— Ну, конечно, это «Сжечь нельзя сохранить» — выставка в заброшке. И выставка «Место для искусства», которая проходила рядом с «Киномаксом». В этом году в самом кинотеатре и рядом ТГУ развернул большую выставку. Это же тоже место! Я там ходила и думала: «А-ха, я участвовала в подобном, пока это не было мейнстримом». Конечно, у нас был меньше поток посетителей. ТГУ взялись с университетским размахом — там много народа перебывало. Я смотрела и думала, что уже просто модно стало, во всяких заброшках выставки делать.

— Ну, да мы уже так давно в этой среде. Я когда лекции про уличное искусство читаю, рассказываю, как мы в 2011 начинали со «Сжечь нельзя сохранить», пока это не стало мейнстримом

— Это в принципе по России. Все приняли волну современного искусства и стали нормально к этому относится. А тогда это было, прямо скажем, предтечей такого актуального искусства в Томске.

— Для тебя важен зритель?

— Конечно. Очень! Мне важен зритель, но мне не всегда понятно как с ним быть на связи. Я не понимаю, поэтому не могу сказать. Но с книгой мне все более понятно. Понятно, что будет определенный тираж. Детские иллюстрации моего детства очень яркое впечатление оставили на всю жизнь. Представляешь, напечатал книжек, и они разлетелись по домам. Кто-то смотрит их и, может на всю жизнь запомнит эту картинку. Для меня это более понятным кажется.

— Получается, что ты, когда книжку делаешь, ты думаешь про зрителей, а живопись и графику?

— Живопись для себя я могу сделать. Это для меня радость, выплеск собственных эмоций, чувств и это конечно, прекрасно и великолепно, и в этот момент не сильно думаю о зрителе.

— Я часто вспоминаю твою дипломную работу «Кабаре „La vie“», которую ты сделала под руководством Арутюнова. Я на самом деле ничего лучше пока не видела в плане качества живописи у выпускников. Я, если честно, печалюсь, что ты сейчас не пишешь.

— Мне кажется, что она хороша своей особенной откровенностью. Я вложила в нее много своих чувств. Там еще сюжет такой: девушка, готовится к выступлению в кабаре, которое называется «Жизнь». Она обескуражена, так как знает, что ей ещё не раз придётся испытать здесь чувство стыда и унижения.
Искусство должно быть с большими нервами связано, точнее не с нервами, а с искренностью.

— Ты ее долго писала, она не выглядит вымученной как многие дипломные работы?

— Вообще не очень много. За три месяца написала.

— Быстро, но она такая сделанная. У тебя после нее не было такого уровня сделанности работ, то есть ты не доводила до такого состояния. Я думала, это связано с тем, что это дипломная работа и у тебя над душой стоял преподаватель. Все последующие как будто более свободные в плане живописи, словно слегка незавершенные

— Может быть. Я не знаю. Я ее так не осознаю, не выделяю. Возможно, она более закончена, что ли. Она более эпохальная, потому что она просто большая. На нее потрачено много времени. Все сконцентрировано — ты не отвлекаешься, делаешь одну работу. У тебя конкретная цель. Мне кажется, что у меня графика более законченная.

— Мне нравится «Повседневность», которая у нас в коллекции уже лет 10. Это нервный, искренний рисунок.

— Ну, конечно, в нем очень много личного. Она о зрителе, о взаимодействии со зрителем. Это очень многим художникам знакомая тема. Ты как бы максимально оголяешься. Там люди и один обнаженный человек — может быть, это даже автор, а остальные все зрители, которые по-другому воспримут, если ты будешь очень откровенен.

— Ты себя продолжаешь чувствовать такой же обнаженной перед зрителями или это было такое время?

— Это было тогда

— Обросла кожей?

— Ну, это очень травматично быть всегда в таком состоянии. Ты же знаешь, как заканчивали, Врубель, Филонов. Ничем хорошим. Это невозможно… Ну есть же Пикассо, например, он не такой откровенный, он очень хитрый.

— Ты сейчас в режим самосохранения ушла. Бережешься?

— Нет, у меня несколько другие установки. Мне кажется, просто быть откровенным это — одно. Если ты даешь что-то прекрасное, то лучше давать прекрасное, чем все подряд что из тебя выходит. Я бы не смогла долго смотреть на экспрессионистов. Это вредно для здоровья (смеется).

— А быть экспрессионистом?

— Ну это же не ты выбираешь.

— А ты выбрала, получается?

— Ну, как выбрала. Просто мне повезло. Я просто посмотрела на художников, которые очень искренние и очень классные, какая у них жизнь. Это просто страх и ужас! Если честно, поэтому я стала смотреть на другие примеры, например, на Пименова. Он рисовал довольно тяжелые вещи. Но сам отказался от этого. Это сознательная позиция. Продолжил и состоялся как большой художник. Тему и метод он свободно выбирал и двигался в этом направлении.

— Давай тогда про иллюстрации поговорим. Про твои давние опыты, например, иллюстрации к Кафке

— Они были очень нервные и поэтому что они тебе нравятся, да?

— Они мне очень нравится.

— Нет, они хорошие. Мне нравятся они тоже. Они очень искренние и очень классные для своего времени. Они не привязаны к произведениям и их нельзя назвать иллюстрацией.
Они так и называются — «К Кафке» потому, что это мое впечатление от всего Кафки.

— Мне кажется, что у тебя довольно удачно выходят именно иллюстративные штуки, потому что ты схватываешь точно характеры.

— Вот сейчас я двигаюсь в этом направлении. Но я еще не чувствую себя свободно в иллюстрации, поэтому я никому ничего не показываю. Пока я не добралась в иллюстрации до такой вершины, чтобы быть и свободной, и техничной.

— Расскажи, над чем ты сейчас работаешь в иллюстрации

— Над детскими сказками. Вот сейчас фактически первый опыт конкретной иллюстрации, которая создается к тексту. Ну, и помимо этого, я делаю небольшие иллюстрации для себя. Из-за нехватки времени я перешла на цифру — это более механический процесс, и он быстрее. Живописью с той именно отдачей чувств, как раньше, я заниматься не могу. Механически — не хочу и не могу. А вот иллюстрации такой подход, по-моему, соответствует. Можно делать спокойную симпатичную иллюстрацию без такого эмоционального накала. А вот в живопись, мне кажется, надо вкладываться, поэтому я сейчас ей не занимаюсь.

— Как ты думаешь, когда настанет тот момент, когда ты будешь заниматься живописью?

— Я думаю, что лет через пять. Нет, серьезно, я уже все планирую и точно знаю, что время появится лет так через пять. Такое хорошее время, когда я смогу реально погрузиться в работу и много ей времени посвящать.

— Понятно, что, когда ты стала мамой первый, второй, третий раз — времени на творчество стало не хватать. Ты не переживаешь из-за того, что перестала быть художником?

— Я себя очень хорошо чувствую мамой, поэтому нет. Конечно, хочу рисовать! Но я не хожу и не страдаю. Мне очень классно сейчас! Я себя чувствую очень органично, я отдыхаю. Дети — они очень классные, они намного лучше, чем многие взрослые. Можно просто очень много смеяться, заниматься всякой ерундой — это правда мечта моей жизни. Но по творчеству я, конечно, скучаю. И вот поэтому я спокойно планирую будущее. О живописи я очень мечтаю, у меня руки чешутся. Но я точно знаю, что на то, о чем я думаю сейчас, у меня нет времени и ресурсов, поэтому я откладываю.

Я в следующем году планирую в Бурятии персоналку (персональную выставку — прим. ред.) в музее. Я купила холсты. Два больших формата буду делать. И покажу старые работы, те, что я в Томске выставляла, а в Бурятии никогда.

— Ты чувствуешь себя частью художественной тусовки или уже нет?

— Ну, когда-нибудь я вернусь.

Впервые интервью было опубликовано в интернет-издании «Томский Обзор»