Марина Зайкова — график по образованию, а с недавнего времени работает в редкой для Томска технике горячей эмали.

В своих произведениях художница обращается к древней кулайской культуре и продолжает традиции направления неоархаика. Ее работы можно увидеть на фестивалях уличного искусства и многочисленных выставках, а в свободное от творчества время девушка занимается еще и преподаванием.

Лукия Мурина поговорила с Мариной о том, как взять всё лучшее от учителя и при этом остаться собой, почему важно никогда не останавливаться, пробовать новые техники и как за две недели стать эмальером. И, конечно, очень подробно узнала про технологию горячей эмали и как работать, когда твой соавтор огонь!

— Давай начнем с самого начала, с того момента, когда ты решила стать художником. Как это случилось и почему?

— Мое самое первое воспоминание о том, как я рисую: мне три года, мы в гостях и мама дает мне большой пенал, в котором много цветных карандашей (больше, чем у меня дома). Для меня это был восторг! Мама дала мне кучу бумаги и сказала: «Занимайся и не ходи в другие комнаты». Это было наслаждение, такой медитативный процесс. Получается, что мне всегда было комфортно с самой собой. Я могла разглядывать книжки часами. Несмотря на то, что книжек было мало, я пересматривала их практически каждый день и мне не становилось скучно. Одними из моих любимых были богато иллюстрированные русские сказки и каталог жостовских подносов. Да, они были роскошные. Больше всего мне нравились на зеленом и черном фонах. Это просто какое-то цветочное великолепие.

В целом, я начала рисовать как все — в школе. У меня всегда были пятерки по ИЗО, а задания мне никогда не казались сложными. Классе, наверное, в восьмом, подруга сказала мне о том, что мама записала её в детскую художественную студию в областном художественном музее семьи им. Невзоровых в городе Семипалатинск. И я захотела пойти с ней за компанию, затем меня тоже записали, потому что мне очень понравилась атмосфера.

В первый год я ходила в младшую группу, где мы рисовали гуашью на заданные учителем темы. На следующий год меня перевели в старшую. Там мне было очень комфортно, потому что мы рисовали без тем и ограничений по техникам. У моего преподавателя Александра Владимировича Кирсанова был индивидуальный подход, и мне это очень нравилось. Я ходила до одиннадцатого класса, несмотря на то, что все мои друзья уже давно «художку» побросали. Там я готовилась к поступлению в Барнаульский политех, рисовала гипсовые головы. В Барнауле живут родственники, и маме было не так страшно меня отпускать. Ведь изначально после 9 класса я хотела поступить на реставратора в Суздаль, но мне не дали, так как это очень далеко от дома.

— Поступила, училась бы у Николая Сергеевича Зайкова*.

— Да! Самое смешное, что я поступала к Зайкову на кафедру и, когда я принесла документы, у меня спросили: «А вы дочь нашего профессора Николая Сергеевича Зайкова?». Я: «Нет, мы просто однофамильцы. Хи-хи!» Я записалась на подготовительные курсы. Забавно то, что их вела Елена Зайкова, жена Николая Сергеевича (а так зовут и мою маму). Совпадение, конечно, бешеное. Но близких родственных связей мы не нашли. Композицию благодаря подготовке я сдала на 71 балл, но у меня было маловато баллов по остальным нетворческим предметам из-за отличия образовательной системы Казахстана. В целом я проходила только на платное, но было понимание, что я не имею права обременять своих родителей на такую тяжелую работу, как оплата моего пятилетнего обучения в универе.

Я решила, что буду еще год готовиться и попробую пройти на бюджет. Для поступления начала рассматривать Томск, так как несколько моих одноклассниц и лучшая подруга уже год учились там. Я ищу в Томске универы и нахожу педагогический. Но мне не нравилось педагогическое направление — знала, что туда поступают все, а я не хочу, как все. Еще был вариант поступить в ТГАСУ, но требовалось отходить хотя бы недельные курсы по техническому черчению. С подобным я столкнулась в первый раз. По результатам экзаменов в ТГАСУ у меня получился небольшой средний балл, а конкуренция была бешеная и непонятно было — поступила или нет, поэтому пошла на экзамены и в педагогический. Там я сдавала рисунок, живопись и композицию. Мне сразу очень понравилась атмосфера — чистая и светлая мастерская. На экзамене по рисунку мне достался самый офигенный ракурс гипсовой головы Гомера — в три четверти, еще и с боковым освещением! Я быстро справилась. Ярким впечатлением была работа Ильи Маломощенко: она стояла на мольберте в соседней аудитории, такая черно-белая и испещрена мелкими деталями. Я подумала, что это работа студента, который уже поступил (улыбается). Остальные предметы — живопись и композицию — я сдавала в один день. Тогда впервые увидела Сергея Петровича Лазарева. Он ходил и кивал головой в сторону моей композиции, от чего мне стало спокойно. Результаты экзаменов были выше ожидаемого: по трём предметам у меня было по 100 баллов, и я в начале конкурсного списка!

Так я попала в педагогический университет к Сергею Петровичу: я считаю, что это было лучшим решением — обучение было интересное и разнообразное. В выставках мы участвовали уже со второго курса. Лазарев нас очень интенсивно подталкивал и готовил к выставочной деятельности, ведь сложно переключиться со сформировавшихся выпускников на нас, первокурсников. В первый год мы совсем не понимали профессиональный «диалект» профессора и только со временем разобрались, что от нас требовалось. Учёба была бурной, ежегодно мы меняли материал, которым работали: в первом семестре акварелью, потом перешли к темпере, акрилу и маслу. И так постепенно, по чуть-чуть все материалы попробовали. Это было нормой — постоянно пробовать что-то новое!

Если я приносила какую-то работу и преподавателю она не нравилась, он рекомендовал отложить ее и начать новую. Это продолжалось бесконечно, я мало что доделывала. Это, кстати, тот момент, над которым мне пришлось работать уже после окончания университета, когда я поймала себя на том, что я ничего не заканчиваю. Однажды меня отрезвила случайно услышанная фраза: «Художника красит не количество начатых проектов, а количество завершенных». И вот я пыталась все завершать. Но из-за того, что сначала делаешь эскиз, потом переносишь это на холст — для меня этот процесс был достаточно скучным.

В конечном итоге я пришла к горячей эмали, где ты нанёс слой, запёк работу за пару минут в муфельной печи и у тебя все готово. То есть быстрый результат меня устраивает больше, так моему мозгу комфортнее. А еще это эксперимент. Я могу только предполагать, что получится, и меня это очень вдохновляет, ведь соавтором моих работ является огонь.

— Скажи, что самое важное ты получила от Сергея Петровича во время обучения?

— Сложный вопрос. Я взяла от него стремление быть не такой, как все. Он рассказывал о своих однокурсниках, которые продолжили заниматься исключительно печатной графикой всю жизнь. А он всегда экспериментировал и искал себя, искал свою тему и искал свой визуальный язык. Я поняла, что пока я не найду что-то свое, мне будет сложно и скучно делать то, чему меня научили. Для меня это был слишком простой путь. У меня есть любовь к мистике, к загадкам, к вопросам. И когда я узнаю какой-то необычный факт, то пытаюсь это перевести на свой язык, рассказать об этом другим. За эту въедливость тоже спасибо ему.

Например, в работе «Терракотовая армия» отражена тема китайской находки в виде 8000 керамических азиатов, у которых разные лица, разная одежда, разные положения рук, разные доспехи. И меня это вдохновило, я попыталась представить, как они выглядели именно там, под землей. Слепила из пластилина разные плюшечки, посадила их под нужным углом и нарисовала.

— В твоем самоопределении Сергей Петрович и его страсть к археологии, этнографии и таинственным загадочным штукам большую роль сыграла?

— Абсолютно да! Потому что именно он познакомил меня с кулайской культурой, которая меня максимально вдохновляет, поскольку в ней есть некие визуальные параллели со звериным стилем, а «кулайка» его прародитель. Артефакты звериного стиля были найдены в Азии. С ними я познакомилась и испытала восторг еще в детстве, когда со школьной экскурсией посетила столицу Астану, где видела «Золотого человека». Его кольчуга состояла из чешуек золота и бляшка была в виде оленя.

— А ты чувствуешь себя последователем школы Сергея Петровича Лазарева?

— Визуально, наверное, нет. Он делает большие графические работы. Но, если присмотреться, у него очень много абстрактных объектов, которые он выдумывал на основе коряг, нарисованных им пока занимался катерами. У меня тоже есть схожая пластика, которую я заметила в его работах уже после того, как начала свои придумывать.

Выпустившись из университета, я стала думать, чем заниматься. То, чему меня научили, казалось мне скучноватым. Не было в этом никакого адреналина и новшества. Я вспомнила, что мне очень нравилось рисовать абстракции. Пересмотрев свои детские работы уже взглядом художника, окончившего вуз, я поняла, что мне больше всего нравятся те пятна, которые похожи на лицо человека. Покопалась в психологии и стало ясно, что, когда мы смотрим на другого человека, мы легче и быстрее всего считываем именно лицо, эмоции Какие-то лица нам кажутся красивыми, какие-то нет. И я просто начала придумывать разные формы, заключенные в силуэт лица, и заполнять их разными цветами, фактурами, символами и т. д. И потом, когда уже познакомилась с кулайской культурой, я поняла, что моя пластика очень похожа на то, что делали кулайцы. И на самом деле меня это удивило, потому что я современный человек, а меня подсознательно тянет к таким формам, которые люди придумывали 2000 лет назад. Это просто интересно. У меня было ощущение, что я жила там одну из своих первых жизней. И то, что я рисую, это не найденные артефакты кулайской культуры, например.

— Но это хороший выставочный проект про придуманные артефакты.

— Не найденные. Это да. И в целом можно развивать эту тему дальше. Тема археологии для меня — это бесконечный источник вдохновения.
Вообще я прекрасно осознаю, что абстрактные формы не так популярны, потому что не столь понятны на первый взгляд. Когда человек видит работу и считывает понятный ему знак, например рыба, дом, рука, то ему становится немножко комфортнее, потому что он понимает хотя бы часть происходящего в композиции. Когда смотрят на мои штуки, их ничего не цепляет визуально, и поэтому работа очень быстро просматривается и человек уходит от нее. Но когда я рассказываю зрителю, что это за тема, ему становится понятно и интересно.

— Потому что это не чистая абстракция, в которой можно наслаждаться цветами и потеками. Это более сложная вещь. И зритель должен иметь базу для того, чтобы прочитать эти образы, наверное, поэтому сложнее. Ты говорила про то, что пробовала себя во всех техниках. Расскажи про себя графика и живописца и потом перейдем к тому моменту, когда ты стала эмальером. Почему тебе наскучила живопись и графика? Может быть, ты уже перегорела?

— Графика и живопись — это как инструмент. В любом случае в декоративном искусстве основа графическая, а принципы графики — они базовые, никуда от них не уйти. Сейчас я в основном использую графику как эскиз: то есть продумываю тоновые отношения и фактуры, затем заменяю тон на цвет и готово. А живописная практика для того, чтобы понимать, как при помощи цвета передать настроение, вызвать эмоцию или намекнуть на тему. Тоновыми и цветовыми отношениями я пользуюсь в эмали абсолютно, как в живописи. Но у нее свои тонкости. Есть в эмали цвета, которые ты не можешь смешивать, потому что получится серо и крупинками.

— Мне кажется, в этом и прелесть эмали. На холсте ты можешь замесить и получить грязь.

— На холсте, да. Мне стало скучно работать на холсте, потому что там все зависит от меня. Все, абсолютно любой мазок цвета.

— То есть тебе нравится эффект неожиданности и спонтанности?

— Да, мне нравится, что я не полностью руковожу процессом. И есть доля как минимум волшебства, как максимум неожиданности. То есть ты не знаешь, какой эффект у тебя получится, как это все будет на 100% выглядеть. Не до конца контролируешь то, что у тебя получится при помощи печки, ведь она соавтор каждого слоя работы. Это и есть художественное воплощение эмали. Есть эмальеры, которые работают четко по технологии. Художественная эмаль более лояльна в этом плане, можно и прогары использовать — это когда эмаль сгорает на меди.

— А в среде эмальеров нет такого снобства, что они профессионалы, а ты нет, и прогары — это недопустимо, а ты так поступаешь, потому что ты график?

— Смотри, я всего лишь второй год в этом и с профессиональным эмальером общалась пару раз. Собственно, на симпозиуме в Новокузнецке. Это была Дина Богусонова, и у нее такой подход — живописная эмаль. Ее устраивают прогары, она их намеренно решает оставить, а кто-то их перекрывает.

Я еще не настолько глубоко погрузилась в круг эмальеров, чтобы оценивать себя со стороны. Я просто нащупываю тропинку, которая возникает под моими ногами. Возможно, я буду делать скульптуры из меди, а потом покрывать их эмалью. Если я пойму, как это делать, то, конечно, я это попробую. На самом деле я себя чувствую графиком среди эмальеров и эмальером среди графиков. Но это пока!

Конечно, если сравнивать себя с мастерами Ростова Великого, то я просто балуюсь. Если смотреть по Сибири, то я вроде как хороша. Возможно, из-за того, что я себя не причисляю ни к графикам, ни к эмальерам. Можно сказать, что я художник на стыке искусств.

— Сейчас уже нет границ. И в этом вопросе заложена провокация. Хочется, чтобы художник вслух проговорил именно эту мысль: нет разницы — уличный, график или скульптор, ты можешь все это соединять и делать то, что тебе хочется. Мне кажется, в этом плюс нашего т. н. академического образования, и те азы, которые нам дали, помогают нам расти и развиваться.

— Согласна! Можно сказать, что я не эмальер, я просто использую эту технику. Я могу спокойно вернуться и к графике, натянуть бумагу и продолжить штриховать. Это современная многозадачность. С материалами ничего не произойдет, я могу в любое время вернуться и продолжить свои эксперименты.

— Кстати, эмаль дорогое удовольствие? Сложно найти материалы?

— Материалы и инструменты я нашла достаточно быстро. Советовалась с Екатериной Чепис, заведующей Сибирским центром горячей эмали. Печка у меня российского производства из города Королев, «мозги» печки сделаны там же. Порошки эмалевые у меня остались с симпозиума: технические с Череповецкого завода, а ювелирные с Дулёвского. Цена за 100 грамм ювелирной эмали варьируется от 300 до 800 рублей в зависимости от цвета. Есть цвета, которые получают благодаря добавлению в стекло оксидов драгоценных металлов, отсюда и высокая стоимость. Медный лист можно купить в любом металлопрокате, цена зависит от веса, а вес — от толщины. В общем, если сравнивать цены с масляными красками и холстами, то быть эмальером намного дороже.

— Но это большая банка эмали. Тебе ее на сколько хватает?

— Это зависит от цвета. Какие-то цвета очень редко использую. И зависит от размера работы: если большая, то можно и за раз использовать все полкилограмма.

— Какая у тебя технология работы с эмалью?

— Первоначально для того, чтобы начать наносить эмаль, необходимо подготовить и избавить медь от внутреннего напряжения. Для этого она обжигается в печи полторы минуты при высокой температуре, тогда металл становится чистым, более пластичным. Затем он шкурится, убирается окалина — тонкий слой оксидной пленки, который образуется на металле после остывания. Затем на металлическую основу наносится эмаль.

Эмаль — это стекловидная порошковая масса, то есть это прозрачное стекло, смешанное с оксидами металлов для придания ему цвета. Эмаль в порошкообразной форме смешивается с дистиллированной водой для того, чтобы она превратилась в кашеобразную массу, которую таким образом удобнее распределять на поверхности металла. Затем заготовка просушивается до полного испарения воды и запекается при температуре от 790 до 840 градусов — в зависимости от тугоплавкости. Стекло расплавляется в муфельной печи — это происходит за 2−5 минут, в зависимости от толщины слоя. Есть ювелирные эмали, которые легкоплавкие, они плавятся от 790 до 810, а есть тугоплавкие — это технические эмали, которые плавятся от 830 до 850 градусов.

Эмаль — это чистая техника. Нельзя чтобы было пыльно, не должно быть плохих запахов. Перед отправкой в печь заготовку с нанесенной на медь эмалью необходимо просушить, иначе вода закипит и в эмали образуются пузырьки, которые сделают ее более хрупкой и недолговечной. А техника-то вечная, стекло и металл! Поэтому нужно соблюдать технологии и правила.

— И во время плавки меняется цвет?

— Да. Раскаленное стекло ярко-оранжевое. Во время охлаждения цвета тоже выглядят по-разному, например, красная техническая в горячем виде выглядит как черная, но потом по мере остывания краснеет. Также эмаль может изменяется в зависимости от того, на каком слое лежит, ведь горячая эмаль — это послойная техника. И каждый слой запекается отдельно, а если тебе что-то не понравилось, можешь перекрыть новым слоем непрозрачной эмали. Очень много тонкостей.

— Расскажи про тот момент, когда ты впервые столкнулась с эмалью.

— Во время учёбы мы не только участвовали в выставках, но и стабильно их посещали в разных городах. Сергей Петрович давал нам задание смотреть на понравившиеся произведения так, будто мы сами сделали их. Приехав в 2019 году на межрегиональную выставку «Форма» в Новокузнецк, я увидела эмали, любовалась ими и просто не могла ответить себе на вопрос: «Как это сделано?» И меня стало раздражать то, что я не могу понять, как сделаны эмали. С 2019 года мне хотелось разузнать об этой технике. Узнала, что в Новокузнецке открылся Сибирский центр горячей эмали. В 2021 году у них был первый симпозиум в рамках «Формы», но только для студентов Кемеровского института культуры. И вот, наконец, летом 2022 мне удалось попасть на симпозиум, длиною в две недели упорного труда с утра до вечера. Думала, что будет вводный курс, как в университете — сначала теорию расскажут, потом через несколько дней практика. Ничего подобного. Я пришла, мне дали металл и эмаль. В первый же день сделала палитру. Пребывала в состоянии неопределенности. Но взяла ножницы и начала вырезать силуэты лиц из металла. А дальше как в тумане!

Удалось сделать целых 5 работ. Крайнюю работу взяли в фонд Сибирского центра горячей эмали — это обязательное условие симпозиума, и я была очень рада этому. Таков мой первый опыт участия в симпозиуме. Удивила совершенно дружественная атмосфера. Несмотря на то, что в большинстве своем другие участники были старше меня, все экспериментировали как дети и делились друг с другом результатами. Когда человек не устает от того, что делает, эта свежесть сквозит через работы, она чувствуется. Вот если посмотреть на мою живопись, то нельзя сказать, что мне очень интересно, а вот при работе с эмалью у меня возникают какие-то бешеные эмоции. Это неописуемое состояние! Будоражит, тревожит и радует одновременно, восторгает.

— Получается, что это знаковое событие для тебя?

— Однозначно да, а всего две недели!

— Многие художники в метаниях проводят гораздо больше времени, прежде чем находят себя.

— Я закончила бакалавриат в 2018 году, магистратуру в — 2020-м. На мой взгляд, у меня метания тоже длились долго.

— Некоторые тратят на это 20 лет.

— Это, наверное, если вообще ничем не интересоваться и не влюбляться, а сидеть и ждать — может быть, 20 лет и пройдет. После того, как я приехала с симпозиума, во мне эта энергия огня неустанно двигалась: где бы что купить и достать? Я начала собирать инструменты для работы с металлом, большая часть которых куплена на «Авито». Это напильники, утюги и т. д. Есть ножницы, подаренные моим дедом, он работал на швейной фабрике «Большевичка», а другие советские раскройные ножницы мне дала мама Ильи. Пользуюсь всеми сразу. Этими ножницами я разрезаю медь на небольшие кусочки.

Стандартный медный лист размером 60 см на 1,5 метра. Обычно его приходится разрезать на более мелкие кусочки, ведь размер работы ограничивается размером камеры муфельной печи. Медь использую толщиной 0,5 и 0,8 мм. Вообще эталоном для работы с эмалью считается именно 0,8 мм, потому что она и достаточно пластичная, и не так тяжело резать.

— А ты как и эмальер уже выставлялась?

— Так как моя работа хранится в Сибирском центре горячей эмали, то она участвовала в разных проектах, связанных с декоративно-прикладным искусством. А также в этом году я участвовала в Межрегиональной выставке «Сибирь 13», которая проходила в Барнауле. Насколько я знаю, две работы были отобраны на Всероссийскую выставку, которая будет в 2024 году в Москве в Третьяковке. Есть даже фотография, где Александр Васильевич Суслов (известный новокузнецкий художник) рассказывает про мои работы Андрею Ковальчуку (председатель Союза художников).

— Боже, боже, не зазнайся!

— Для меня это настолько неожиданно, что мне не верится! На таких масштабных выставках у меня ни разу дипломчика даже не было, а тут!

На выставке «Сибирь-13» удалось пообщаться с Николаем Зайковым, который задал мне интересный вопрос: «Марина, почему эмаль, а не графика?» Я задумалась и потом вспомнила, что, когда приезжала на прошлый симпозиум, тоже спрашивала у Александра Васильевича, как определиться: выбрать педагогическую деятельность и развиваться в ней или быть художником? Он сказал: «Одно другому не мешает». И Зайкову я ответила точно также.

— Твоя педагогическая деятельность не мешает тебе быть художником?

— Мешает конечно, очень много отнимает времени. Хотелось бы больше времени уделять творчеству, нежели воспитанию молодого поколения, но я считаю, что это вклад в будущее. Возможно, они не станут художниками. Я пытаюсь им привить именно любовь к своей работе. Потому что после университета я хотела все бросить, пойти в другую область и развиваться там. Но помешало, наверное, то, что была работа — я преподавала с четвёртого курса. И после окончания университета было бы странно все бросить и уйти. Хотя состояние было какое-то неспокойное…

— Это обычный кризис, который переживают все.

— Все благодаря работе и тому, что у детей непосредственное восприятие — их легко зажечь, им все интересно. Интерес в их глазах напомнил мне о том, что отчасти-то я занимаюсь тем, что люблю. Я этому училась и мне это реально нравится. Просто нужно выдохнуть. За спадом следует подъем. Это нормальное состояние жизненного пути любого человека и тем более художника. Я веду рисунок, живопись — это все азы. Здорово, когда человек начинает что-то понимать и ему становится интереснее. Я могу давать задания сложнее. Мне комфортно работать с возрастом от 16 и старше. Дети после девятого класса более пластичные, они легче принимают изменения. Их не ломаешь, а просто нагружаешь чуть-чуть и понимаешь: если это интересно, то толкаешь его дальше, в зону ближайшего развития. То есть я больше себя считаю, наверное, не учителем, а проводником, потому что для меня главное, чтобы осталась любовь к творчеству. Именно внутреннее состояние, радость от того, что ты что-то создаешь. Но ее легко утратить, и это может произойти из-за внешнего давления посторонних взрослых людей. Когда мы учились, у нас было достаточно серьезное психологическое давление, поскольку нас сразу же познакомили друг с другом как конкурентов. И, можно сказать, что это была не учеба, а просто дикое соперничество. При этом не всегда понятно было, что делать: больше работ или меньше, но качественнее. Но это дало хорошую закалку.

— Остаться в живых?

— Да, Лукия.

— Если бы у вас с Ильей не было мастерской, пахали бы так же?

— Абсолютно да.

— Где и как?

— У себя дома. Когда я пошла работать в техникум, мне дали комнату в общежитии, и она выглядела так же, как мастерская. Этот же диван, мольберт. У меня был стол, я могла там спокойно рисовать. Если перенести эмалевые принадлежности домой, то я бы с этим справилась. Ну, конечно, здорово, что есть мастерская, есть место хранения. Возможно, университетские работы я бы порвала, продала или подарила, а так они просто как память лежат, иногда их вытаскиваю, смотрю и думаю: можно сейчас использовать этот интересный забытый ход.

— Давай про планы, наверное, про вступление в Союз художников?

— Обязательно вступить в Союз. В этом году буду подавать документы. Все почему-то думают, что я в Союзе давным-давно, не знаю почему это происходит. Возможно, потому что знаю многих томских художников, веду интенсивную выставочную деятельность и хожу на выставки.

Это здорово, когда ты видишь свою работу в музее или на другой площадке. Она немножко по-другому выглядит и есть возможность посмотреть на нее, во-первых, со стороны, во-вторых — на реакцию зрителей. Правда, с контактом со зрителями у меня, конечно, все очень плохо.

— Почему?

— Потому что на выставках я не часто общаюсь с кем-то, ну один-два человека. Посмотрят, отойдут, может кто-то что-то скажет. Точно не получаю разнообразного фидбэка.

— Мне кажется, фидбэк ты можешь только в социальных сетях получить. Где еще? Во-первых, многие люди стесняются даже комментарий написать в Instagram**, если им нравится твоя работа. А ты хочешь, чтобы они на выставке к тебе подходили и обратную связь давали.

— Да, хочу!

— Слишком многого хочешь от зрителя.

— Поэтому зрителей не так уж много. И я не всегда осознаю: то, что я делаю — это хорошо или плохо. Внутренний критик говорит, что, конечно же, все плохо, можно лучше. Интересно, что с эмалью у меня такого нет. В ней уверена, мое отношение к ней более свободное и спокойное. Может, 10 лет выставочной деятельности дали свои плоды.

— Мне почему-то кажется, что в эмали ты освободилась от Сергея Петровича.

— Ну в холстах его влияние тоже не прослеживается.

— Я имею ввиду, что от его влияния, экспертности, которая всегда присутствует в графике. Потому что даже я ощутила его влияние, когда только начала заниматься графикой, он попытался сразу же меня научить, как надо. Понятно, что меня с ним теплые ученические чувства не связывали и я легко освободилась. Но я понимаю, что, когда ты занимаешься графикой, в которой кто-то мастер, он сразу же начинает давить авторитетом. Это очень трудно. А здесь такого нет и ты можешь делать, что хочешь.

— Да! Но я и в живописи делала, что хотела. С первого курса вся наша группа хотела быть самими собой. Эксперименты с техниками, сюжетами и композициями всегда шли параллельно с учебными работами. Никто ведь не запрещал экспериментировать вне университета.

— Поэтому хорошо, что ты нашла в эмали себя. Сейчас ты хочешь вступить в Союз художников, потому что ты веришь в него, или ты просто хочешь, потому что уже все вступили?

— Больше, наверное, второй вариант. Хочется верить в то, что вступление в Союз — это признание профессионального сообщества, и хочется попробовать уже свои силы, понять, в том ли я направлении двигаюсь. Действительно ли готов Союз меняться в сторону, во-первых, омоложения, во-вторых, разнообразия. Понятное дело, что они привыкли видеть классических графиков-живописцев. А здесь такая абстрактная я.

— А ты как график или как прикладник хочешь вступать?

— А ты прям по таким местам бьешь! В Союзе много хороших живописцев и графиков, но мне интереснее будет развиваться в направлении декоративного искусства. Оно ведь может быть и монументальным, а это мне тоже близко. Приняла решение подать на декоративно-прикладное.

— Ты сказала уже, что в Томске ты чуть ли не единственный эмальер.

— Нас двое — я и Надежда Арвентьева, мы с ней вместе были на симпозиумах в Новокузнецке.

— А ты чувствуешь себя частью художественного сообщества?

— На мой взгляд, если я знаю и общаюсь со многими из художников — это уже означает, что я являюсь частью этого сообщества. Но, думаю, что важно, чтобы в среде художников люди занимались разными вещами и можно было прийти познакомиться с какой-то технологией, которую ты никогда не знал. Моей целью было быть не такой, как все, делать то, что не делают другие. И, мне кажется, эмаль — это абсолютно то средство, через которое я достигаю того, к чему стремлюсь.

* — известный барнаульский график, профессор Алтайского государственного технического университета им. И. И. Ползунова.

** — Instagram/Инстаграм — проект компании Meta Platforms Inc., деятельность которой признана экстремистской. Запрещена и заблокирована в России.

Впервые интервью было опубликовано в интернет-издании «Томский Обзор»